Ратуша, где располагалась главная контора блюстителей порядка, стояла всего в двух кварталах, но добраться до нее пешком мне не позволила осторожность. На краю площади над входом в подземные катакомбы жалобно пульсировала потускневшая на солнце литера 'П'.
Длинная бледно-голубая 'Чайка', заехавшая мощными передними колесами на тротуар, счастливо спала, и ее мало волновала моя безопасность. Чувствуя себя мышью, загнанной в капкан, я едва ли не бежала к станции подземки. В толкотне разморенных жарой туристов, сгрудившихся у тележки с замороженным соком и молоком, стало ясно, что за мной следят. Беспокойный чужой взор заставлял прибавить шага.
Надо отдать должное непостижимо окрепшей смелости, у меня получилось сдержать истеричный вопль, когда обжигающе горячие пальцы с выкрашенными черным лаком ногтями сжали плечо, останавливая практически у каменных ступенек в катакомбы. Темноглазый па-рень в кепке с длинным козырьком, тот самый, чей спортивный автокар едва остался цел на перекрестке, с вящим ужасом разглядывал окровавленный платок, обмотанный вокруг моего предплечья.
— Ты что с собой сделала? — выдохнул новый знакомый. Никогда не видела, чтобы смуг-лый человек так сильно бледнел. — Ты же всего на двадцать минут оставалась одна!
Опешив от подобного заявления, я только хлопала глазами, беззвучно открывая рот. Тряпица, съехав, теперь болталась на локте, и рана выглядела особенно паршиво.
— Да он убьет меня за эту царапину! — воскликнул безумец, выкручивая мне руку, чтобы разглядеть порез во всех подробностях.
Не обращая ровным счетом никакого внимания на яростные попытки вырываться, па-рень потащил меня в неизвестном направлении. Туристы, привлеченные неожиданной потасовкой, начисто забыли про экскурсию и с любопытством щелками затворами фотоаппаратов, оставляя себе на память мгновения моего пленения.
— Отпусти ты! — зашипела я сквозь зубы, выворачиваясь.
Досадливо цыкнув, случайный знакомый неожиданно разжал горячие пальцы, и меня шатнуло. С гулко бьющимся сердцем я отскочила от противника и, тяжело дыша, попятилась обратно под низенький арочный вход в подземелье. Снизу сочился промозглый холод и доно-сился запах сырости.
— Не смей, Птаха! — парень, цокая языком, закачал головой. — Даже не думай туда спус-каться!
Мои руки для надежности прижали к груди ридикюль.
— Ладно, сначала скажи, куда спрятала настоящий браслет, а потом можешь хоть шею сворачивать, — с жалобной интонацией заканючил парень. Лицо скорчилось в обиженной гри-масе, и мне стало почти смешно. — Зачем тебе этот браслет? — уговаривал меня новый знако-мый. — Отдай уже.
— Ага, чтобы ты меня тут же пристрелил? — хмыкнула я, быстро облизнув губы, и, стре-мительно развернувшись, буквально слетела по лестнице в сумрачный тоннель.
— Птаха! Стой, дурында! — завопил преследователь, бросаясь следом. — Стой! Это же опасно!
Я быстро оглянулась. Он семенил длинными ногами по высоким частым ступенькам и держался за влажные холодные перила, чтобы не скатиться кубарем.
— Догони меня, умник! — дерзко крикнула я, прежде чем припустить по переходу, едва ли не расталкивая медлительных провожавших меня изумленными взорами горожан.
— Матерь божья!!! Ты смерти моей хочешь! — в отчаянье выкрикнул парень в спину, на-летая на кого-то. Тоннель взорвался многоголосыми ругательствами, гулко разлетевшимися под низкими облицованными грубым камнем потолками.
Тяжело дыша, я неслась в сторону станции, и внутри бурлила злая радость. Многочис-ленные указатели лучились, неподвижно зависнув в воздухе над пыльными плитами пола, и направляли пассажиров в разветвленных путаных тоннелях. Катакомбы легко увели меня от преследователя, а окончательно спрятала толпа, бесконечно тянувшаяся по подземным перехо-дам.
После отважного побега меня не покидала уверенность в собственных силах, и в здание Ратуши, где тридцать лет старшим стражем отслужил мой отец, я входила с убежденностью, что неприятности теперь позади.
Надо сказать, что и эта мысль окажется далеко не последней глупостью, пришедшей в мою лихорадочно горящую голову в ту безумную солнечную пятницу.
Холл Ратуши поражал огромными размерами. Посреди гулкого зала стояла статуя боги-ни правосудия. Ее величественная мраморная фигура на высоком постаменте гневно и негосте-приимно указывала пальцем на входящих в здание, будто бы хотела вышвырнуть гостей еще с порога. Морок алой ткани крепко завязывал мраморные слепые глаза, а в руке качался зыбкий образ весов с чашечками на цепях. Как мне помнилось с детства, цвет повязки менялся в зави-симости от погоды на улицы. Богиня как нельзя лучше соответствовала основному принципу блюстителей многочисленных правил, регулярно принимаемых Ветиховским Магическим Со-ветом: 'Трепещи, маленький фейри, у нас завязаны глаза, но развязаны руки!' Одним словом, невероятно образно.
Я пропустила торопившихся к тяжелым выходным дверям людей в форме и направилась по широкой лестнице на второй этаж, где в один момент из спокойствия холла погрузилась в суетливый муравейник. Меня встретили знакомый запах бумаг, постоянный звон зеркальных коммуникаторов и гул без умолка переговаривавшихся голосов.
На окнах общей приемной висели тонкие полоски тканевых ставенок, сохранявших комнату от слепящего экраны лэптопов солнца. Лопасти вентиляторов на потолке лениво раз-гоняли душный пыльный воздух. На стене гримасничали портреты разыскиваемых преступни-ков. Их головы на картинках разворачивались то в профиль, то в фас, скалились и глумливо подмигивали. Посреди зала висел морок точной проекции города, и он в мельчайших подроб-ностях повторял даже крошечные нюансы улиц и зданий. На карте пульсировали зеленые точ-ки-звездочки, указывавшие местонахождение патрульных автокаров. Добротные столы стражей обступали проекцию. Большинство рабочих мест пустовало, утопая в бумагах и наваленных в беспорядке папках.